Сколь бы идиллической ни казалась жизнь этих созданий, не следует обманываться самоотверженностью их поведения. В действительности, оно имеет под собой самые что ни на есть прагматические резоны. Дело в том, что доминирующие тимелии утверждают свой социальный статус и силу через демонстрацию способности добывать пищу и делиться ей с теми, кто стоит ниже. Компетентность, изобилие, к которому они имеют доступ, щедрость и – как следствие – полезность для сообщества являются зримым обоснованием их высокого положения в иерархии. Когда кто-то пробует предложить высокопоставленной тимелии угощение, птица приходит в возмущение совсем не из оскорблённого великодушия. Подобная любезность совсем не невинна и является в некотором роде жестом вызова, оспариванием её положения и претензией на статус доминирующего дарителя. Аналогично, идущая между птицами конкуренция за роль часового объясняется её престижем и высокой статусной ценностью. Лишь самые сильные, ловкие, уверенные в себе и живучие особи могут позволить себе подвергать жизнь значительным рискам – готовность на это есть демонстрация их превосходства. Целеустремленные тимелии, впрочем, охотно платят цену за социальное положение, ведь оно даёт им практически неограниченные возможности для продолжения потомства.
Дикая природа полна примеров подобной «самоотверженности», и в каждом случае у неё обнаруживается сугубо эгоистическая мотивационная основа. Вид homo sapiens не является здесь исключением по той простой причине, что неэгоистичный поступок представляется абсолютно невозможным в силу неотъемлемых свойств любой существующей и только лишь возможной нервной системы – как человеческой, так и нечеловеческой. Всякое целенаправленное действие требует, чтобы присутствующая в нас система ценностных координат (как сугубо биологическая, сформированная эволюцией, так и социокультурная) вынесла прежде суждение, что совершение этого действия предпочтительно в сравнении с отказом от его совершения. Цель и ориентация на неё необходимым образом предполагают ценностную систему, в рамках которой данная цель предстаёт желанной и значимой. Поскольку же ценностная система пребывает внутри существа, есть его ценностная система, то любая деятельность является её воплощением. Она, следовательно, всегда есть реализация нашего видения, ценностей и интересов, нашего «Я», нашего ego.
Два величайших и до сих пор не превзойденных знатока человеческой души – Ницше и Достоевский – отдавали себе в том ясный отчёт. В «Подростке», одном из его пяти великих романов, Фёдор Михайлович вкладывает в уста одному из персонажей следующие слова, которые повторяются на разные лады и в других произведениях: «По-моему, человек создан с физическою невозможностью любить своего ближнего. Тут какая-то ошибка в словах с самого начала, и “любовь к человечеству” надо понимать лишь к тому человечеству, которое ты же сам и создал в душе своей (другими словами, себя самого создал и к себе самому любовь) и которого, поэтому, никогда и не будет на самом деле».
Здесь мы имеем дело с художественной формулировкой происхождения деятельности из индивидуальной системы ценностей, и выбранная писателем характеристика «физическая невозможность» является поразительно точной. Невозможность любить и ценить нечто, что не было бы изначально нами самими, является «физической» в самом что ни на есть прямом смысле слова. Пылкая любовь к человечеству как высшее воплощение альтруизма и деятельное, самоотреченное служение ему есть любовь к своему собственному пониманию блага, к своему представлению о ценном, к своей идее. Циничная правда такова, что в конечном счёте это любовь к самому себе, и альтруизм есть лишь тонкая и обманчивая форма эгоизма.
Положим, самоотверженные поступки никогда не бывают таковыми в действительности. Но какова же тогда их подлинная мотивационная основа, какие резоны стоят за ними? Для ответа на этот вопрос необходимо отдать дань уважения второму первопроходцу на пути понимания глубинной психологии личности. В «По ту сторону добра и зла» Ницше пишет: «…Кто действительно принёс жертву, тот знает, что он хотел за это получить нечто и получил, – быть может, нечто от себя самого за нечто своё же, – что он отдал здесь, чтобы получить больше там, быть может, чтобы вообще быть больше или хоть чувствовать себя "бо́льшим”».
Мы называем эгоистичными тех людей, которые энергично стремятся к воплощению собственных интересов и стяжанию выгод, при этом обыкновенно невзирая на окружающих. Чего они, однако ни желали бы и чего бы ни приобретали, той главной, той единственной наградой, что им нужна, является испытываемое чувство удовлетворения, полноты, азарта, роста. Люди «самоотверженные» так же, как и эгоистичные, стремятся к тем целям, что приносят им максимальное внутреннее удовлетворение и наполняют их интенсивным переживанием смысла. Так, например, помогая другим, отказываясь от богатств, статуса и почестей, посвящая себя служению некоему высокому делу, они приобретают сильнейшее ощущение собственной значимости и морального превосходства. Внешне всё и правда выглядит так, будто они действуют против собственных интересов в отличие от какого-нибудь загребущего капиталиста или хищного политикана. На самом же деле это лишь другой способ реализовать своё эго, обходная тропка, ведущая в том же направлении.
Нужно признать, впрочем, что метод этот намного эффективнее, поскольку как счастье, так и личный рост лучше всего обретаются, когда мы вкладываем себя в некое внешнее предприятие, меняющее мир к лучшему. Если все наши усилия направлены только лишь на умножение своих непосредственных личных выгод, это говорит о скудости воображения и недостаточной амбициозности. Мы настолько бедны и слабы, что воля наша ограничена лишь маленькой точкой нашего «Я» и того, что ему требуется. Человеческие воля к власти и эгоизм (я употребляю это слово без каких бы то ни было негативных коннотаций) лишь тогда находят себе пространство для полного высвобождения, когда они покидают тесные и скромные пределы индивидуального интереса и устремляются к трансформации действительности в соответствии с нашим представлением о должном и ценном. То, что принято называть альтруизмом, (не всегда, но зачастую) является самой высшей и чистой формой эгоизма, предельной реализацией воли к власти нашего индивидуального начала.
Аскет и бессеребренник, тот, кто служит ближним, тот, кто спасает животных и занимается благотворительностью, тот, кто посвящает себя творчеству или познанию, тот кто приносит себя в жертву, делает тем самым бесценные психологические приобретения. По словам Ницше, он «хотел за это получить нечто и получил», просто дивиденды по инвестициям не столь осязаемы и грубы, как у типичных эгоистов. Он потому только и проявляет «самоотверженность», что безошибочно отыскал на этом пути мощнейшее ощущение смысла, значимости, полноты – нередко и превосходства. Не нужно обманываться, делаем мы всё это вовсе не для ближних, а для нас самих – иные формы мотивации просто структурно невозможны. Наш интерес и понимание ценного, наше «Я» в этих случаях настолько разрастаются, что сливаются с более широким контекстом действительности. Глубинный эгоизм, составляющий основу всякого альтруистического акта, ничуть не умаляет ценность подобных поступков и ориентации личности. Наоборот, можно с уверенностью утверждать, что именно таков оптимальный способ проживания жизни, так как в нём достигается идеальная гармония и одновременно максимизация индивидуального и общественного интереса. Полезно, однако, не поддаваться моральным заблуждениям касательно человеческой природы, каковые всегда сдерживают наше движение вперёд, и понять, что существующие различия пролегают не между эгоизмом и его отсутствием, а между его различными формами.
Комментарии